Интервью «Я счастливая, но переживательная» [16.06.2010]

Из биографии: Лайма Вайкуле родилась 31 марта в городе Цесис Латвийской ССР. Через три года ее семья - мама, отец, две старшие сестры (одна сводная и одна родная) и старший сводный брат, - переезжают в Ригу. Со сценой Лайма знакомится в возрасте 12 лет - принимает участие в конкурсе юных вокалистов в доме культу... Читать полностью

С одной из самых загадочных певиц нашей эстрады Лаймой Вайкуле побеседовал наш специальный корреспондент Рамазан Рамазанов. Предлагаем Вам первую часть увлекательного интервью.

– Лайма, вы, пожалуй, единственная певица, которую никогда не называют по отчеству?

 – Да, в Латвии не принято называть по отчеству. Это не в нашей этике. У нас даже в паспорте нет отчества. Думаю, что многие и не знают, что я Лайма Станиславовна. Я даже Раймонда Паулса не называю по отчеству. Говорю Раймонд, но при этом обращаюсь к нему на «вы». Таким образом я показываю ему свое почтение.

 – Лайма, давайте перенесемся в ваше детство. Скажите, вы росли каким ребенком?

 – Проблемным. Я из тяжелых детей. Мне кажется, что любой инициативный ребенок – это головная боль для родителей. Я была очень свободна. В детстве меня с самого утра до вечера оставляли дома одну, поэтому я могла делать все, что захочу. У меня была хозяюшка, которую я считала своей бабушкой, и она, в принципе, была со мной. Потом меня отдали в недельный детский сад. Поэтому получилось то, что получилось. Я, знаете, такая цыганка, для которой домом может стать и поезд, и самолет, и гостиница.

 – Как вы строили свои отношения с братом и сестрами?

 – Моя старшая сестра и брат рано выпорхнули из семейного гнезда. Когда я была маленькой, самая большая проблема была со средней сестрой, потому что она не хотела со мной играть. Я всегда говорила ей, что не желаю играть с ней и предлагала поиграть со мной старшую сестру.

 – Качества лидера проявлялись в вас еще в детстве?

 – Да. Я начиталась всяких книжек, где было написано, какой ребенок с каким ребенком предпочитает дружить. Так, старший, как правило, дружит с младшим, средний должен добиться признания старшего. У меня все так и было.

– Родители принимали ваше бунтарство?

 – Они были вынуждены принимать меня такую, какая есть. Я помню, как в детстве я могла упасть на пол и орала до тех пор, пока меня не начинали успокаивать. Думала, хоть бы успели успокоить меня, пока я не перестала реветь (смеется). Я сознательно добивалась главенства над ними. Мама всегда говорит, что в детстве я была невыносима. Нарядить меня в новую одежду было делом непростым. Через некоторое время я приходила домой в рванье и вся вымазанная в грязь. Я никогда не уважала одежду. Я не вещистка.

 – А какой вы были в школе?

 – В школе я была такой фантазеркой. В первом или во втором классе у меня была школьная кофточка и пристежная юбочка, а сверху, как положено, фартук. Однажды я отправилась в школу, надев кофточку и фартук – надеть юбку я забыла. Когда я прошла 2 автобусные остановки, то лишь тогда заметила, что на мне нет юбки, стала хныкать. Вернулась домой и в школу не пошла. Я была самостоятельной и во всем предоставлена себе.

– С чем ассоциируете детство?

 – С большой поляной, где я все знала, когда и что в природе весной просыпается: когда пиявки появляются, когда уходит лед, появляются первые цветочки. Я все это знала, потому что это было важно для меня. Это ассоциации свободы. Второе – это одиночество. Я в недельном садике, куда меня в понедельник рано утром привезли самую первую из детей. Помню, меня загнали в полутемный актовый зал, где посередине стояла наряженная новогодняя елка. Чтобы как-то скоротать время, пока не пришли все дети, нянечка посадила меня в машинку, и я долго ездила на ней вокруг елки. Мне вспоминается это с грустью. Тогда я ощутила неимоверное одиночество. Мне казалось, что все меня бросили, и никому я не нужна.

 – Какие семейные традиции соблюдались вами всегда?

 – Рождество, Новый год, но самый главный праздник – это именины. День имени. На него обычно не приглашают, может прийти любой желающий. Именины мы помнили всегда. Приходили друзья со двора и из школы. Но непременно должен был быть готов стол со сладостями.

 – Вы всегда знали, что вы особенная?

 – Ну что вы? Мы вообще становимся смешными, когда думаем, что мы самые важные в мире люди.

 – А раньше?

 – Тогда мне казалось, что мир вертится вокруг меня. Но, несмотря на это, каждый день в определенном возрасте (5 лет) могла оплакивать маму, папу, сестер и себя. Это было для меня своего рода традицией (смеется). Когда они все уходили на работу, я садилась на кровать и наблюдала, как слезы капают из моих глаз. Я представляла, что когда-нибудь никого из них не будет, и как это ужасно. Мама знала о моей плаксивости и однажды, когда я в очередной раз проделывала медитацию и уже собиралась плакать, мама вдруг неожиданно вернулась и увидела такую картину: я стою на табуретке перед зеркалом, с накрашенными губами и в ее платье. Она, довольная тем, что я не плачу, ушла на работу.

– Какие обиды вспоминаются из детства?

– Даже не обиды, а мое поведение и наказания. Моя хозяюшка держала очень много железных денег – монет. Очевидно, сказалось то, что она не раз пережила падение и смену валют. Она хранила эти монеты в стеклянной банке. Я любила их пересчитывать. А однажды подумала, зачем ей так много денег и взяла из банки 10 рублей. Пошла в магазин и купила много конфет. По дороге, на мое несчастье, я встретила свою сестру и отдала ей пару пакетов конфет, так как она уже была со мной в «одной связке». Когда хозяйка спохватилась и обнаружила пропажу 10 рублей, сразу же заподозрила меня, потому что она видела не раз, как я пересчитывала деньги. Поднялся страшный скандал, но я всячески все отрицала и говорила, что это кто угодно – только не я. Сдачу я положила на газовую плиту. В памяти это осталось навсегда. После мне уже никогда в жизни не хотелось брать ничего ни у кого. Это такие важные моменты.

– Скажите, а когда вы поняли, что стали знаменитой?

– В один день это произошло. Скорее, не знаменитой даже, а известной. А известной я чувствовала себя всегда. Особенно в детском саду и школе, когда я уже пела. Я была лауреатом конкурса в 11-12 лет и ездила с Рижским оркестром радио и телевидения. Я тогда уже была особенной. Я выходила на сцену и пела в сопровождении оркестра. Потом  роковый оркестр, бэнд такой, с которым я тоже гастролировала и собирала залы. А когда я работала в ночном баре «Юрес перле», я была просто известным человеком. Все популярные артисты, режиссеры и богатые люди знали меня. На мое шоу приходили дипломаты и даже главы иностранных государств. Это было самое популярное место, и посмотреть мою программу приходили все. «Юрас перле» было обязательной ночной достопримечательностью Латвии. Поэтому, когда я поступала в ГИТИМС, педагоги меня уже знали.

– А были какие-то дурные стороны этой популярности?

 – В  то время, конечно же, нет – все было прекрасно. А потом. Когда я стала широко известной, началось много проблем. Начнем с того, что переезды, перелеты. Я застала то время, когда от филармонии мы работали в каждом городе по 20 концертов. Я помню свой самый большой рекорд в Караганде, где я давала по семь концертов в день. Я работала там 10 дней. То есть за 10 дней я дала 70 концертов. На третий день я пела просто на автомате и не понимала, какой по счету идет концерт. Надо ж так любить деньги, да (смеется). Сегодня это невозможно представить, но это было. У меня просто была хорошая закалка в «Юрас перле», где я работала три программы варьете, а потом пела на танцах с 12 ночи до 7-8 утра. Я могла это выдержать.

 – Вы какое-то время числились солисткой Бакинской филармонии? Как вас занесло туда?

 – Однажды я осознала, что из ресторана надо уходить. Я почувствовала, что мне там душно и тесно. Пришел момент, когда я захотела сделать в Латвии свою, сольную карьеру. Я пошла к Раймонду Паулсу и сказала, что хочу создать свой коллектив, и не поможет ли он мне работать от какой-либо концертной организации. Раймонд даже написал письмо в отдел культуры города Юрмалы. Пришел отказ. Отдел культуры и кто-то там еще не был согласен принять меня, так как я была невыездной. А потом я узнала, что против создания моего коллектива выступил КГБ Латвии, который и включил меня в черный список неблагонадежных граждан моей республики.

 – Не возымели действа даже ваша вселенская популярность и связи?

 – Нет, не возымела. В то время. Люди, которые поднимали голову выше травы, всегда были неугодны власти, и им предъявлялись претензии особенно. Макнуть лицом в грязь, чтоб другим неповадно было, – считалось для чиновников делом чести. У меня на тот момент был директор, который много разъезжал и знал многих руководителей филармонии других республик. Он-то и предложил мне пойти под крышу «Азконцерта». Я согласилась сразу и с удовольствием. И очень благодарна им за это. На свой первый Международный конкурс «Братиславская лира» я поехала уже в качестве солистки Бакинской филармонии. Я вновь стала выездной. Сказать честно, я не особо-то и рвалась на этот конкурс, я по характеру не спортсмен, и всякого рода соревнования – не мое. Предложение об участии на конкурсе поступило мне из Министерства культуры. И тогда я решила, что поеду на конкурс во что бы то ни стало – назло сопротивлению со стороны властных структур.

– Как это вас не расстреляли в Латвии за «предательство» и строптивость?

 – Мне такое говорили (смеется). Во время перестройки ко мне приходили журналисты из телевизионной программы – типа российского «Взгляда». Никогда не забуду, как они, глядя на меня с презрением, спросили: «Ну и как вас толстые азербайджанцы приняли?». Они разозлили меня. Я ответила в их же интонации: «Когда толстые азербайджанцы после каждого концерта одаривали меня шикарными букетами роз и корзинами с фруктами, худые латыши испуганно отводили взгляды, боясь разрешить самой популярной певице Латвии организовать свой коллектив». Я с глубоким уважением отношусь ко всем тем, кто не испугался повешенного на меня ярлыка «предателя». Я как раз была патриоткой своей республики и очень хотела, чтобы латышскую песню услышали везде. Но мне не дали осуществить мою мечту. После того, как я стала лауреатом конкурса, все двери для меня были открыты.

– И, наверное, латвийские власти снова стали привечать вас?

 – Мне они уже были неинтересны. Раньше, после международного конкурса, артисту гарантировалось много благ. Он обретал другой статус, положение в карьерной иерархии и, соответственно, зарплату.

– Неужели вы не интересовались истинными причинами претензий к вам со стороны КГБ?

 – Я узнала обо всем накануне поездки в Чехословакию. Мне поведал о них ныне покойный уже Александр Яковлев – секретарь ЦК, курировавший в те годы вопросы идеологии, информации и культуры. Он рассказал мне, что мою кандидатуру на «Братиславскую лиру» обсуждали на заседании ЦК, и что именно тогда-то он и узнал, что к ним из Риги поступил сигнал, что я в списках неблагонадежных. Он позвонил нашему Пуго и имел с ним долгую беседу. Выяснилось, что я, оказывается, нелестно отзывалась о Чехословакии. В общем, бред какой-то. Яковлев сказал Пуго, что берет все под свою личную ответственность.

– Скажите, а почему он так упорно лоббировал вас?

– Он сказал мне, что из озорства…

– А латышские деятели культуры не поддержали вас?

– Тогда меня поддержал только Раймонд Паулс. Помню его напутственные слова: «Лайма, без первого места не возвращайся».

– И вы, как примерная ученица, выполнили наказ Учителя?

 – Да. Но каких усилий и нервов мне это стоило. Когда я приехала в Братиславу, увидела артистов, которых знала по телевизору и глянцевым журналам. Помню, я в состоянии надвигающегося стресса на последние деньги позвонила мужу и сказала: «Андрюша, куда вы меня отправили?». Но я чувствовала ответственность перед Паулсом и Яковлевым, благодаря которым я оказалась на конкурсе и сказала себе: «Сделай что хочешь, но без победы не возвращайся». Наверное, не последнюю роль в моей победе сыграли нервозность и раздражение, которое вызвали у меня ажиотаж вокруг певицы Николь – победительницы «Евровидения». Это было что-то невообразимое. С ней носились как курица с яйцом, всячески угождая и твердя, что она самая лучшая, и что призовое место непременно достанется именно ей. Я же чувствовала поначалу какую-то ущербность. Не забывайте, что шел 1986 год, когда отношения между СССР и Чехословакией были не простыми. Поэтому меня здесь не воспринимали и даже не замечали. Холод веял отовсюду. Со мной не здоровались, не обхаживали так, как конкурсанток из других стран. Мне даже гримерку дали самую отстойную. Вся эта нервозность рождала во мне протест и усиливало мое желание победить и доказать, что певица из Советского Союза самая лучшая. Когда меня объявили, и я вышла на сцену, мне аплодировали лишь сотрудники советского посольства. Но вы бы видели мою радость и восторг, когда я «сделала» эту выскочку Николь и получила Гран-при. Я не просто победила конкурс, а, скорее всего, заставила уважать страну, которую представляла.

 – А если бы вы не победили?

 – Продолжала бы петь в филармонии. А может, уехала на Запад, где пела бы на Бродвее или на Брайтоне. Но после победы моя жизнь перевернулась. Я обрела славу, о которой и не мечтала.

 – А как вы познакомились с Паулсом?

– Я всегда знала, что есть такой композитор в Латвии и знала все его песни. Я занималась вокалом у Заходника, а он преподавал еще у Раймонда Паулса в его Рижском эстрадном оркестре. Заходник называл меня Иерихонской трубой и всегда хотел познакомить с Паулсом. Однажды в рижской филармонии я исполняла песню про Ригу. Неожиданно я почувствовала, как кто-то сзади похлопал меня по плечу и бархатным голосом сказал: «Детка, я беру тебя».

 – Лайма, а вы вообще наказываете своих обидчиков?

– Нет, это не про меня. Я никто, чтобы наказывать кого-либо, пусть даже моих обидчиков. Они накажут себя сами.

– Вы что же, терпите обиды молча?

– Я могу дать сдачи. Словом, но не наказывать.

– Вы одна из немногих певиц, кто на протяжении долгого времени поддерживаете статус «закрытой» звезды. Ваша позиция – это некое противостояние всеобщему желанию вторгаться в вашу личную жизнь? Или вы боитесь довериться людям, опасаясь быть непонятой?

– Я считаю, что личная жизнь на то и называется личная. Я не желаю, чтобы кто-то входил в нее своими грязными ногами.

– А есть границы, за которые нельзя переступать, и как вы их очерчиваете?

– Есть. Это внутри меня.

– У вас есть табу в жизни?

– Я совершенно точно знаю, что мне можно, а что нельзя. И если я иногда делаю то, что нельзя, то происходит это совершенно сознательно, и я понимаю, что нарушаю табу.

– А с совестью вы в ладах?

– Совесть для меня понятие святое и самое главное для меня в жизни. Я могу пожертвовать всем чем угодно, но останусь при этом принципиальной. Я не смогу жить дальше, если когда-то, в угоду кому-то или чему-то, я пойду на сговор с совестью.

– Но так тяжело жить?

– Тяжело. Но так можно жить и ты растешь в своих глазах, обретаешь уверенность и благодарность окружающих. Я помню еще юной девочкой, я осуждала одну женщину, которая была внешне неопрятна. А потом я узнала, что она только что потеряла своего сына, нашла его убитым. Мне было так стыдно перед ней. Для меня это был урок, что нельзя осуждать человека, не поняв его ситуации и внутреннего состояния. После этого, я никогда не смела критиковать людей. Вообще, при встрече я не оцениваю человека.

– А в вас ваши друзья ошибались?

– Как правило, мои друзья на всю жизнь, и коль они есть, значит, я их устраиваю. Я верный друг!

– Несмотря на то, что ваша биография не изобилует скандалами, вы продолжаете оставаться на музыкальных вершинах. Тогда как ваши коллеги вовсю слагают о себе небылицы, легенды, дабы поддержать к себе интерес публики. В чем тут дело?

 – В детстве я хотела быть врачом. Думаю, что в этом и кроется то несовпадение, которое произошло со мной. Я немножко иначе отношусь. У меня было много сомнений, не грешна ли я, работая на сцене. Я спрашивала об этом своего крестного. Он сказал мне, что если я несу добро, то я не грешна. Меня это очень сильно волновало. Мое желание быть врачом – а судьба распорядилась иначе – и породило мое несколько иное, правильное, что ли, отношение к тому, чем я занимаюсь.

 – В ваших песнях есть слово «бог»?

 – Нет.

 – А если бы было, каким бы словом вы заменили его?

 – Я бы не стала менять его. Смотря, что я хотела сказать. Многие же говорят «Спасибо господу богу, творцу, Всевышнему». Я, кстати, никогда не спрашивала об этом у своего батюшки Владыки Виктора. Но я думаю, что даже если в песне есть слово «Бог», то в этом нет ничего осудительного. Поют же в церквях, воспевая Всевышнего.

 – Как вы действуете на людей – убеждением или соблазном?

 – Только убеждением. Я должна убедить человека, что так правильно.

 – Вам так проще?

 – Нет, это у меня автомат. Я никогда никого не охмуряла. Никогда.  Не понимаю этого.

 – А вас?

 – Ты видишь то, что ты хочешь видеть. Если я вижу к себе такое отношение, я быстро это прекращаю.

 – У вас очень правильные рассуждения о жизни. Ощущение, что вы живете в своем придуманном мирке и нормально себя чувствуете в нем. Взаимодействовать с настоящим миром не всегда приятно. Как удается?

 – На самом деле, вопрос, для чего ты живешь – самый главный. Недавно я побывала в Эмиратах, познакомилась с людьми, которые говорили, что «у нас не справляют дни рождения». Я поймала себя на мысли, что, может быть, в прошлой жизни, я была другого вероисповедания. Ведь я тоже не люблю справлять свои дни рождения. Или вот еще. Что ты сделал для того, чтобы ты родился? Ничего. Не от тебя зависит, когда ты родишься или умрешь. От тебя зависит только то, как ты прожил эту жизнь. Я стараюсь расширять свой мирок. Самый главный смысл жизни – борьба с самим собой. Это большая и тяжелая работа. Чем ты лучше становишься, тем резче падаешь вниз – и опять надо карабкаться вверх.

 – А вы верите в переселение душ?

 – Мне хотелось бы. Хотя я православная.

 – Вы много работаете. У вас есть все или почти все. Что побуждает вас столько работать?

 – Артисты – эгоисты, самое главное для них – это работа. Но сцена – это наркотик. И мы работаем не потому, что хочется много денег заработать. Хотя я как раз за то, чтобы каждый человек достойно получал за свой труд. Но это ни в коем случае не причина. Человек, который однажды вышел на сцену, заболевает ею. Я всегда была уверена, что буду врачом. Но сцена перевернула всю мою жизнь и все планы. Выражение о том, что если хочешь рассмешить бога – поведай о своих планах – это про меня. Я ничего не планирую. Я не планирую уходить, приходить, все произойдет само собой, я знаю это. Поэтому я просто работаю для себя. Я делаю то, что я лучше всего знаю. Я работаю в кайф.

 – Многие артистки, особенно театральные, мечтают умереть на сцене. Вы тоже?

 – Как-то мы с Людмилой Гурченко говорили о том, что никогда не знаешь, когда уходить со сцены. На что она сказала: «Тебе не нужно об этом думать. Ты умрешь на сцене». Она считает, что я должна быть на сцене до последнего.

 – Говорят, что многие из вашего окружения боятся вас. Вы знаете об этом?

 – Нет. Неужели боятся? (смеется). Если кто-то и опасается, значит, они плохо знают меня и не знакомы со мной близко. Потому что все те, с кем я знакома долгое время и с которыми работаю много лет, не имеют страха передо мной. Им комфортно, потому что я создаю такие условия работы и общения.

 – Расставьте, пожалуйста, по мере важности для вас следующие понятия: любовь, деньги, дружба.

 – Деньги, понятно, в последнюю очередь. Теперь нужно выяснить, что значит любовь? Любовь к богу – самая идеальная любовь, но к этому еще надо придти. Это любовь ко всему живому. Дружба на втором месте.

 – Вы часто разочаровывались в людях, которых вы называли своими друзьями?

 – Бывало. Мне казалось, что я знаю все в этой жизни, что касается подлости и интриг. Но случалось так, что люди меня удивляли изощренностью своих негативных поступков.

 – Вы винили в этом кого?

– Никого. Я думала про себя и корила себя за наивность. Думала, что до чего же жизнь интересна, что не перестает меня удивлять, и что нет конца как хорошему, так плохому.

 – После таких предательств, вы пристальнее всматривались в друзей, пытаясь выявить в них возможность повторения такого?

 – Мы на эту тему долго рассуждали с балетмейстером Аллой Сигаловой. Я жаловалась ей, что не люблю каждого нового своего танцора. Я, конечно, привыкала с опасением. А потом, спустя время, моя любовь буквально покрывает каждого из моих музыкантов и балета. Сигалова сказала, что у нее происходит также. Я не знаю, с чем это связано. Может быть, с тем, что всегда боишься разочароваться в ком-то. Или – ну-ка, ну-ка покажи, на что ты способен.  Но это другое отношение. Одно дело, когда ты приглядываешься к члену своего коллектива, и совершенно другое, когда речь идет о новом знакомом, с которым ты познакомился на улице, в кафе или в компании. Здесь полное снисхождение, чего не скажешь о рабочих моментах, где превалирует требовательность.

 – Сигалова всегда тепло отзывается о вас, как о человеке увлеченном и профессиональном. Скажите, что вас роднит, помимо любви к танцам и пластике?

 – Мне кажется, что у нас с ней одинаковое понимание слова. Мы обе понимаем, что люди часто путают требовательность и капризы. Мы хорошо это понимаем. Это знает мой коллектив, люди, с которыми я выступаю на каких-то важных мероприятиях, где что-то зависит от меня.

 – Скажите, в каком возрасте человек перестает быть молодым?

 – Думаю, что нет такого возраста. Моя мама всегда говорит, что если бы она не смотрелась в зеркало, то она бы никогда не думала, что она пожилой человек. Никто не чувствует себя старым. Я вообще выбросила из своего лексикона слово «старый человек», заменив его на «взрослый». Даже «пожилой» мне не хочется говорить. В тех же Эмиратах мне сказали, что есть села, где у жителей в документах нет даты рождения. И в этом есть некая мудрость. Сейчас мы стали современными, у нас есть часы, и мы можем посчитать время, узнать дату на дворе и количество прожитых лет. Я вообще предпочитаю общение с людьми старше себя. Для меня это познавательно и намного интереснее. Я считаю, что до 25-30 лет мы все равны, и лишь потом начинается деление по тому, кто чего достиг в жизни. Кто-то чего-то достиг, а кто-то просто остался там, с чего начал. После 30 начинается сортировка.

 – Вы всегда кичитесь своей независимостью. А что она для вас?

 – Это когда от тебя ничего не зависит (смеется). Если серьезно, то должна сказать, что нет ничего прекраснее, чем свобода. Во всех ее проявлениях. Например, я не люблю птиц в клетке, не люблю цирк, где издеваются над животными. Давление над человеческой душой – это та же клетка. Я ненавижу слово «нет». Может, это какая-то фобия. Свобода – это когда ты можешь решить, что ты можешь, а чего нет, и когда это еще совпадает с обществом, и ты не делаешь никому плохо – это здорово!

 – Но, по-моему, наше общество далеко от идеала, и у нас чаще превалирует слово «нет».

 – Поэтому я закрываюсь за семью воротами, где нет слова «нет».

 – Но вы же периодически выходите за ворота и сталкиваетесь с реальной жизнью, где есть притеснения?

 – Человека можно обидеть настолько, насколько он обижается. Вас можно ущемлять, насколько вы ущемляетесь. Я просто не пойду туда, куда меня могут не пустить. Стараюсь делать то, за что меня могут поругать.

 – Это сегодня. Но вы ведь жили и творили в стране в период, когда всюду господствовали запрет и ограничения? Вы и тогда вели себя так же свободно?

 – Да. Поэтому я была невыездной. Поэтому я ушла со сцены в ночной бар. Где мне позволялось все.

 – В лихие 90-е вам приходилось иметь дело с криминалом?

 – У меня всегда были хорошие отношения со всеми. Я не знаю, с чем это связано. Я не дружила с ними, но и не противостояла, не чуралась их общества. Бывала в разных ситуациях. Если приглашали петь, с удовольствием ездила и пела, и не вижу ничего в этом зазорного. Люди, для которых я пела, были людьми разными, в том числе и криминальными, но я умела находить с ними общий язык.

 – Помнится, много лет у вас были проблемы в рязанском цирке, где у вас намечалось выступление. Местные бандиты буквально заперли вас, требуя положенный им гонорар за якобы предоставленную вам площадку и дополнительную охрану. Говорят, вы сумели посадить их на понятия и умело разрулили конфликт.

 – Да, была такая грустная история. Но меня не запирали, а просто сказали, что будут препятствовать моему выходу из цирка, пока не решится проблема. Я вызвалась ее решать. Ничего специально не делала. Договориться можно с любым человеком, даже с бандитами. Видимо, я просто объяснила им их неправоту и мою правоту. Сказала, что не нуждалась в дополнительной охране и не просила ее предоставить, а за аренду площадки все давно уже выплачено. Показала документы, и проблема разрешилась. Они благодарили меня за мою любезность. Понимаете, во мне не срабатывает ничего, что может вызвать агрессию другого человека. Помню, как в середине 90-х я выходила на сцену и вместо привычного «Добрый вечер» говорила «Привет, братва». Реакция была соответствующей, то есть публика принимала на «ура». Но это было другое время, иные нравы.

 – А поклонники досаждают вам?

 – Они меня всегда любили. Может, иногда и назойливо, но это было с любовью. Хотя однажды угрожали моему мужу расправой. Обещали плеснуть ему в лицо кислоту за то, что он слишком много заставляет меня работать. У меня была одна поклонница, которая присылала мне травки, лекарства и очень меня жалела. Она-то и «приговорила» Андрея, называла его моим мучителем и деспотом. Но, слава богу, злому замыслу не суждено было сбыться.

 – Говорят, в страданиях человек становится чище и лучше. Вам знакомо это состояние?

 – Мне не знакомо, но очень понятен смысл этих слов. Скажу вам больше. Если мне предложат прожить жизнь еще раз, я не исключу из нее ни одно из страданий, выпавших на мою долю. Меня устраивает то, как я изменилась. Я с ужасом думаю, что когда-то я была другой и жила исключительно для себя и, кроме себя, вокруг не замечала никого. Твердила лишь – «я», «мне» и только «мне».  Это было бы ужасно, если бы я осталась такой же.

 – Вы согласны, что мысли человека и его деяния корректируются свыше?

 – Думаю, что даже если все и корректируется, у нас все же есть выбор. Свыше нам даются пути, а выбираем их мы. Не такие мы уж и роботы. Нас формирует окружение и ситуация, которая дается нам свыше.

 – Гордыню приходилось обуздывать?

 – Может она и проскальзывала когда-то, но я ее не замечала. Значит, я была грешна.

 – Вы просите прощения у тех, кому досадили?

 – Сейчас да, а раньше никогда не делала этого. Я была нахальной и считала себя всегда правой. Для меня было унизительным просить прощения. Сегодня все изменилось с точностью до наоборот. Я могу попросить прощения даже в случае, если я права. Если вижу, что человеку больно, хотя он и не прав, извинюсь и попрошу прощения.

 – Настроения в обществе, вызванные разными катаклизмами, меняло к вам отношение ваших коллег?

 – Коллег нет. Коллеги и друзья – это навеки.

 – Не называли вас туземкой и чужестранкой, которая пришла и пытается качать свои права?

 – Нет, такого не говорили. Получалась парадоксальная ситуация. В Латвии пресса называла меня российской певицей, а в России меня всегда объявляли как «гостью из Латвии». Это немножко смешно. В связи с тем, как меняется мир и политика, но я то не могу измениться. Я ведь родилась и росла в иное время. Для меня узбек, казах, грузин или украинец – не иностранцы, они для меня как родные. Наш любимый совок.

 – О вас. Помимо того, что вы русская певица, латвийская пресса писала, что вы еще и русская шпионка.

 – И не только русская. Судя по публикации, я еще агент Израиля и Америки. Это был высший пилотаж. Помню, я сидела на даче и вдруг увидела, как на территорию проникли три камеры и масса журналистов. Я сначала не поняла, что происходит – думала, может, убили кого-то или произошло ЧП. На вопрос, что происходит, мне предъявили эту гнусную статейку. Автор этого пасквиля подписался псевдонимом «Сержант». Это был самый крутой дебилизм, который мог позволить себе журналист. Я читала статью и глазам своим не верила, что это было написано про меня. Я приглашала его на телепрограмму, где хотела в лицо высказать ему все, что я нем думаю, но он испугался и долго не выходил на связь. Тогда я написала ему ответную статью под названием «Сержант никогда не станет генералом». Паулс посоветовал мне не реагировать на больное воображение этого писаки, потому что у меня не хватит времени на продолжение дискуссий с ним. К тому же – зачем же я буду трепать себе нервы и губить здоровье ради пиара какого-то издания и его борзописца.

 – Откуда взялась сама идея этой статьи?

 – Он обвинил в государственной измене не только меня, но и всех тех, кто хоть однажды останавливался в номере люкс в посольстве Латвии в Москве. Естественно, все постояльцы номера звонили своим друзьям и родственникам в Израиль и Америку. И этот журналист-шизофреник уличил их всех в разглашении государственной тайны Латвии.

 – Скажите, а как завершилась история с изъятием вашего дома в Риге и передачей его прежним хозяевам?

 – А ничего. У дома новые, вернее, старые хозяева. Согласно закону Латвии, все дома, изъятые до 40 года, должны быть возвращены прежним хозяевам. Закон никто не может нарушить. Хоть и пишут в газетах, что в Латвии ущемляют права русскоязычных, но как выбрасывали из квартир русских, так же вышвыривали и нас, латышей. Моя история тому пример. Меня попросили освободить дом, так как объявился прежний хозяин.

 – Но вы же Лайма?

 – Ну и что? По закону все равны, и поблажек не делали никому.

 – Вы единственная прибалтийская звезда в России, которая по-прежнему имеет стабильный успех у российской публики. Хотя ведь были и другие звезды – Йаак Йола, Тынис Мяги и другие.

 – Я не хочу ни о ком говорить, потому что я не была в их шкуре. Все люди разные. Мое отношение совершенно определенное было всегда. Я ничего не делала и не делаю, чтобы понравиться кому-то. Я не меняю своего мнения в зависимости от направления ветра. Я не хамелеон. Я не меняю своих друзей – независимо от того, угодны они сегодня кому-то или нет. Я не могу изменить своей публике, и никогда она не будет для меня плохой. Я всегда пела на русском языке, и я счастлива, что хорошо знаю русский язык. Я никогда  в жизни не буду говорить с акцентом. Чтобы казаться фирмачкой. Я очень сильно удивилась, когда мне сказали, что я говорю с акцентом, и меня стали пародировать. Я была уверена, что я говорю совершенно без акцента. Хотя первую книжку на русском я прочитала в 19 лет.

– Секунду, а в школе разве вы не проходили русский язык, который был обязателен на всей территории бывшего СССР?

– Ну, в школе же мы учили для родителей, а не для себя (смеется).

– Одним из своих увлечений вы назвали поиск проблем. Зачем вам это?

– Чтобы их решать. У меня такой характер. Так обо мне говорят.

– Вам нравится титул «Снежная королева», и насколько вы ему соответствуете?

– Я всегда смеюсь, слыша это. Если бы снимали фильм «Снежная королева», какую бы роль мне дали? Ну, явно не роль Герды. Это восприятие меня окружающими – меня  людьми. Но это до того момента, пока они не узнают меня ближе. После этого меня так не назовет никто.

– Вы холодная лишь внешне?

– Я сдержанная. Так мне больше нравится.

– «Мой протест – не крик, а молчание», – сказали вы. Неужели можно протестовать молча?

 – Да, можно. Нет ничего обиднее и страшнее, когда с тобой перестают общаться. Есть люди, с которыми я не общаюсь до сих пор. И совершено об этом не жалею. Это суровое наказание, поверьте.

продолжение следует......